Октава
Автор: Amon
Пейринг: Ритцу/Соби, Сэмей/Соби, Рицка
Рейтинг: G
Жанр: драбблы, челендж.
Дисклеймер: на чужих жертв, бойцов и партитуры не претендую.
СКЕРЦО
Его партитура - косые иглы осеннего дождя, наскоро сшивающего реальность и изнанку. Поединок давно закончился. Четырнадцать лет назад. Крайние голоса в тот день были на редкость удачно подобраны. Кто-то слишком хорошо держался. Кто-то собирался стоять до последнего. Они успели доиграть гамму, а потом изнанка порвалась, и были немые яркие огни, и резиновые трубки, и слишком прямая линия.
Кантата закончилась вместе с его бойцом. В изнанке у него расцветали алые розы на висках. Розы были правильными, с каплями росы на бархатных лепестках. В розы нельзя было не верить.
В реальности у бойца был обширный инсульт.
- Наставник... я хочу знать, правда ли...
- Это зависит от того, с какой стороны смотреть.
Его партитура - жухлая листва, клубящаяся под ногами. Упрямые глаза под растрепанной светлой челкой. Восточный ветер не замечает бекара в нотах и дует до-диез вместо до.
Он убил своего бойца, когда тот преступил закон - потому, что никто иной не имел права дотронуться до его бойца. Потому, что никто иной не смог бы потягаться с его бойцом.
Вчера он снова выписал пропуск на изнанку без права выхода назад.
- Ты свободен, Соби.
- Это зависит от того, с какой стороны смотреть.
Его партитура - разбухшие в ключевой воде клочья бумаги.
Недописанное скерцо...
ОТПЕЧАТОК
Когда наставник говорит об изнанке, глубокие зеленые глаза наполняются презрением, а в руках появляется хлыст. Первые несколько ударов - мягкие, разогревающие. Голос бьет куда жестче. Голос говорит, что единственно возможная боль на изнанке - та, которую ты причиняешь себе сам. Голос говорит, что боль на изнанке - всего лишь отпечаток. Голос говорит, что боль - твой первый помощник в драке. Главное - не позволять ей руководить собой.
Свист хлыста впечатывает его в стену еще раньше, чем по спине прокатится обжигающая волна. Он расслабляет мышцы и прикусывает губу.
С каждым новым ударом он прогибается все сильнее. Он не кричит. Он выдержит еще несколько. Он - единственный, кого наставник оставляет у себя допоздна. Единственный, кого учат не только драться, но и противостоять ударам. Будто для этого в паре не нужна жертва. Он улыбается. Он единственный. Если не смотреть на десятки бабочек, пришпиленных к стенам, в это просто поверить.
Хлыст больше не свистит. Он сползает на пол, смутно помня, как нужно стоять на ногах. Он выворачивает голову. Голос по-прежнему говорит об изнанке, а под опущенными светлыми ресницами отпечаталась яростная жажда.
Он думает, что вряд ли возненавидит изнанку сильнее, чем его наставник.
Он думает, что вряд ли подсядет на нее сильнее.
ОБЛАКА
Лето хлещет через край, проливается из пытливых глаз, нет-нет - и потечет тонкой струйкой по бледной щеке.
Сдерживается. Прикусывает губу, опуская веки, пряча жаркую влагу за густыми ресницами.
- Она полетит, - едва слышно шевелит губами, активируя систему. Окунаясь в изнанку. Заставляя ленточников, каллимов, адмиралов, репейниц вспархивать, закрывать собой антрацитовое небо, никогда не знавшее солнца.
Крылья пестрят беспорядочной мозаикой. Крохотные лучи тусклого света. Живые облака.
Лето вздрагивает под рукой, подается назад, ежится от неожиданных прикосновений, сжимаясь комочком. Лето покидает голодную изнанку, пожирающую бабочек. Растягивается рядом на траве, уткнувшись лицом в плечо.
- Она… улетела…, - шепчет лето, так и не открыв глаз.
Белоснежная капустянка с оторванным крылом так и не попала на изнанку, но солнце здесь светит слишком ярко, чтобы думать об этом. Белоснежная капустянка никогда не видела черного неба.
- Она улетела, - повторяет он, улыбаясь.
Они все улетают - рано или поздно. Единственный способ оставить их рядом - это посадить в раствор. Или на булавку.
Они все улетают, а те, которых ты пытаешься остановить слишком рьяно - оставляют припорошенные пыльцой крылья в твоих руках. И разъедающее изнутри желание - выпустить их обратно.
Лето несмело дергает его за рукав и поднимает палец вверх.
Перистые, полупрозрачные облака в синеве подрагивают на ветру. Будто крылья.
ПОЛОСКИ
Черная кровь под ногтями. Черное небо слепит глаза. Черные петли свиваются на руках. Вгрызаются в сухожилия. Черные змеи с голодными глазами.
- Зачем ты ее терпишь?
Обсидиановые зубы разрывают кожу. Снимают слой за слоем. Роговой. Блестящий. Зернистый. Шиповидный. Базальный. Обнажают нервные окончания.
Он мотает головой. Змеиная кожа - теплая, мягкая на ощупь, как замша. Он позволяет им жить на несколько секунд дольше, чем следовало. Они позволяют ему умирать.
Чем дольше он умирает, чем глубже зубы погружаются в его тело, чем громче звучит пульсация в висках, отдаваясь эхом чужих вопросов - тем дольше наставник будет стоять рядом. Тем ближе будет подходить. Тем жестче бить в следующий раз.
Когда ледяная рука касается его лба, Соби прикрывает глаза.
- На изнанке не существует боли, - говорит он, опуская взгляд на черные пятна, которые слишком быстро высыхают.
В его собственной изнанке наставник улыбается и ерошит отросшую за последний год челку.
- На изнанке не существует иного знания, кроме веры, - говорит он, сжимая песок в кулаке. Песок оказывается липким и хрустит под пальцами.
В его собственной изнанке у него хватает смелости перехватить чужую ладонь.
- На изнанке не существует смерти, - говорит он, отводя взгляд от падающих на землю гуттаперчевых полосок. Ему стыдно перед мертвыми змеями.
Завтра он продержится дольше.
ПРИХОТЬ
Он хочет знать, сколько раз ты снимал одежду в чужом присутствии. Он не умеет задавать вопросов, но быстро учится. Ты молчишь, упрямо глядя в окно поверх его плеча. Ты отвечаешь, чуть помедлив, ведь боец должен подчиняться жертве.
Ты отличный боец.
Ему еще предстоит это понять.
Он раздевает тебя сам. Срывает рубашку - пуговица откатывается в угол слишком громко в неловкой тишине. Он осторожно ощупывает шрамы. И это - тоже? - спрашивает он. Что это за бред?! - спрашивает он. Это ведь было сделано... не на изнанке?! - спрашивает он. Ты молчишь, ведь ему не нужны твои ответы. Потом он назовет это прихотью - для тебя. Потом он скажет, что обязан был взять тебя под контроль - для себя.
Потом он сделает это еще раз. И опять.
Ты подчинишься.
Он входит в тебя - неловко, стараясь не касаться густой сетки рубцов. Он все еще пытается казаться резким. Он спрашивает, как тебе нравится. Ты отвечаешь. Он не требует от тебя держать глаза открытыми - и в глубине души ты благодарен ему за это.
Огонек зажигалки подрагивает на сквозняке. Густой дым скрывает от глаз неловкое копошение тел на мониторе.
Ритцу лжет, когда говорит, что идеального бойца он воспитывал не для себя.
Ритцу лжет, когда говорит, что отошел от поединков
Имаго* почти вылупилась. Осталось отбросить шелуху.
______
*имаго - окончательная стадия индивидуального развития, взрослая особь бабочки, развивается из куколки.
КАРАМЕЛЬ
...Он просыпается. В воздухе пахнет ванилью. Он облизывает костяшки, зубы вгрызаются в кожу. Не должно быть так сладко. Кто-то активировал боевую систему.
Изнанка. Податливая многоликая тварь. Она смеется ему вслед. Она примешивает к ванильному аромату шоколадную нотку.
Сэмей лежит, скрючившись, цепляясь за выкорчеванное дерево мертвой хваткой. Вокруг тела с широко открытыми, игрушечно-стеклянными глазами, щедро разлили бордовую патоку. Вишневую карамель. Еще горячую, вязкую, как сироп...
...Он просыпается.
В воздухе пахнет переспелой малиной. Он снова опоздал.
...Он просыпается.
Воняет грецкими орехами. Он кричит, но колючие листья намертво глушат любой шум. Несмотря на тишину, он знает, что кто-то в чаще кричит в ответ. Он бежит сквозь заросли репейника. Он не обращает внимания на царапины. От болота опять... несет... малиновым ликером.
...Марципановой пудрой.
...Медовой помадой.
...Парным молоком.
...Он бьется в чужих руках. Он что-то кричит о ненависти. И о том, что они не имели права разлучать пару. И о том, что умереть должны были оба. Он кричит до тех пор, пока не срывает себе горло. Он продолжает шептать. Он больше не будет спать. Никогда. В воздухе пахнет сигаретным дымом. В воздухе пахнет усталостью. Он обрывает пуговицы на чужой рубашке. Он задыхается от чужого тепла. Изворачивается, жадно глотая воздух...
И просыпается...
ПРИЗОВОЙ
Этот дым. И эти сверкающие стекла. И эта пыльца повсюду. Рицка не удивится, если в руках у человека за столом сейчас мелькнет тонкая рапира. Длинная булавка для слишком любопытной бабочки.
- Раз ты пришел, у тебя есть, что сказать.
- Я хочу знать, зачем вы убили моего брата.
- Это все?
- Этого мало?
Эти длинные пальцы, переплетающиеся в замок. Эта довольная улыбка. Рицка жалеет, что потратил все патроны на прошлом уровне. Он не думал, что на призовом он захочет стрелять.
- Твоего брата никто не убивал.
- Что?! Вы...
- Ты задал вопрос. Ты получил ответ. Свободен.
Этот сигаретный дым, застилающий глаза. Этот потолок, неуловимо меняющий очертания. Эта плывущая заставка на мониторе.
Эта истертая клавиатура, на которой дрожащие пальцы снова набивают пароль.
Рицка уверен, что не забыл дорогу...
МОСТ
Он открывает дверь своей квартиры и щурится от струи ледяного ветра, бьющей в лицо. Он не удивляется. Это значит, его снова хотят убить.
Изнанка окутывает привычной рябью. Силуэт в глубине комнаты скрыт искусственно изломанной перспективой. Соби проходит вперед, осторожно ступая по слишком скользкой поверхности, совсем не похожей на пол. Соби не тратит времени, чтобы осмотреть скрюченное тело, похожее на труп его соседа.
Изнанка лжет.
Даже если нет - он не способен ничего здесь изменить.
Он медлит начинать поединок. Тот, второй, рассыпающийся на тени силуэт - тоже не спешит с первым ударом. Разреженный воздух дерет небо и покалывает в легких. Это может убить его раньше, чем он успеет понять, что кажется ему неправильным.
Соби замирает - на мгновение. Затем он опускается на одно колено.
Стеклянный мост под его ладонями отражает усмешку на чужом лице. Когда мягкая рука опускается ему на плечо, Соби ложится навзничь. Он не хочет слышать слова. Он не хочет видеть поводы возвращаться. Он хочет видеть звезды. Он зажигает их в черном небе - для себя и человека, который никогда не поднимет голову.
Изнанка лжет - вместе с человеком, который хочет, чтобы он вернулся. Звезды двоятся перед глазами. Когда усмешка гаснет, и человек отворачивается - опоры стеклянного моста начинают шататься.
Соби не шевелится.